22 января 1944 года развернулись жестокие бои за населенный пункт Витино. Артиллерийский расчет Зиненко на лямках, по глубокому снегу тащил пушку в передовых цепях. Каждый метр пути давался с великим трудом. В тот морозный день семь потов сошло с артиллеристов, пока они оборудовали в мерзлом грунте огневую позицию и подносили к ней боеприпасы.
Потемнели лица бойцов за эти дни. Оборудуя огневую позицию, кое-кто намекал на то, что не мешало бы отдохнуть, потом уже и за работу браться. Да и сам сержант, естественно, неимоверно устал. Но он был верен себе: сначала дело, а потом все остальное.
Всю ночь расчет провел в напряженном труде. Когда стали проглядывать контуры предметов на местности, сержант выбрал ориентиры, пронумеровал их, до каждого из них определил расстояние. Лишь после этого позволил себе и бойцам отдохнуть.
— А теперь давайте перекусим, — сказал Зиненко своим подчиненным. — Потом будет не до этого.
Из видавших виды вещевых мешков достали сухой паек: сало, консервы, хлеб. Едва успели плотно позавтракать, как взвилась красная ракета — сигнал к бою.
У перекрестка дорог фашисты бросили в контратаку четыре самоходные установки. Они подошли совсем близко, когда орудие сержанта дало первый выстрел. Фашисты обнаружили огневую позицию. Вокруг на белом снегу зачернели воронки. Завязалась ожесточенная дуэль. Рядом с пушкой грохнул сильный взрыв, и к небу взметнулись комья земли. Расстояние между самоходкой и нашей пушкой каждую секунду сокращалось. Командир бросил испытывающий взгляд на лица подчиненных.
Как опытный фронтовик, он знал, что в критические минуты боя душу нередко наполняет отвратительное чувство страха. И, если не дать ему волю, пересилить смятение (а в этом-то, может быть, и заключается смелость), можно будет найти выход из любого положения. Никто из солдат не отвел своего взгляда, не потупил глаза. Посуровевшие лица выражали твердую решимость, полную готовность биться до конца.
Наводчика М. Викторова осколком задело по переносице. Орудие примолкло, и на секунду даже подумалось «Все!». Но тут бросился к прицелу Зиненко.
Он ждал удобного момента. И вот головная машина свернула влево. Командир орудия ударил в правый борт. Снаряд попал в бензобак, и самоходку охватили языки пламени. Сержант продолжал хладнокровно работать у орудия. Он охотился за второй машиной и вскоре угодил и ей точно в бок. Сначала на самоходке вспыхнул огонь, потом грохнул такой взрыв, что башня отлетела в сторону.
Остальные машины повернули вспять. Стрелки продвинулись вперед, вместе с ними двигалась пушка Ивана Зиненко. Он поставил свое орудие в разрушенное здание. Кирпичные стелы укрывали расчет от обстрела. Позиция оказалась исключительно выгодной, но вот стена мешала вести огонь. Тогда артиллеристы пробили в ней амбразуру и прямой наводкой рассеяли фашистов.
Передышка в бою нее для артиллеристов. Они тут же впряглись в лямки и перетянули пушку на новую позицию.
В полдень враг ввел в бой танки. Расчет Зиненко не подавал признаков жизни. Но когда первая машина вышла на шоссе, сержант навел пушку и выстрелил. Снаряд попал в гусеницу, танк круто развернулся и беспомощно застыл на месте. Из него выскочили фашисты. Их тут же скосили наши автоматчики. Немецкие машины, следовавшие сзади, навалились на отважных артиллеристов: снаряды все плотнее ложились вокруг позиции. Осколками разбило панораму. Один танк на большой скорости двигался на орудие. Расстояние между бронированной машиной и артиллеристами катастрофически сокращалось. До боли в руках сжимал разбитую панораму Зиненко. Стальная громадина двигалась на него, но солдаты верили своему командиру, знали, что он найдет выход. Недаром о нем говорили:
— Наш сержант снарядом в воробья попадет.
И командир уже знал, что делать. Он ждал момента. Такой момент наступил. Раздался выстрел, и танк, задрав ствол пушки к небу, замер, окутываясь черным дымам.
— Попал, — обрадовалась наша пехота.
Но передышка была недолгой. Через полчаса фашисты пошли в очередную контратаку. Теперь на наших пехотинцев обрушился шквал минометного и артиллерийского огня. Густыми рядами пошла вражеская пехота. Наши стрелки находились впереди орудия и вынуждены были оставить взятый рубеж. Таким образом, орудие осталось в нейтральной зоне. Фашисты усилили натиск. Хорошо были слышны крики и команды фашистских офицеров. От огня противника из расчета выбыли наводчик и три орудийных номера. Иван не думал о том, что он один должен работать за подносчика, заряжающего, наводчика — за весь орудийный расчет. Он знал, что пока цела пушка и около нее есть хоть один человек, она должна бить по врагу.
Сержант осторожно взял из неподвижных рук поникшего у лафета заряжающего снаряд, и привычно дослал его в казенную часть. Вот оно, вражеское орудие. Медленно поворачивается его ствол в сторону пушки Зиненко. Сейчас все решают секунды, кто быстрее. Застыл ствол вражеского орудия. Выстрел, и почти одновременно взрыв. Зиненко опередил врага! Но фашистский снаряд повредил его пушку. Что можно сделать в таких критических обстоятельствах?
Можно, конечно, по-пластунски быстро отойти и доложить командиру батареи, орудие разбито. Никто бы его за это не осудил. Кажется, сделано все возможное. Однако сержант не впервые оказался в таком переплете. Мысли работали с лихорадочной быстротой. Он искал выход из этого, казалось бы, безвыходного положения. Он еще раз обречено посмотрел на свое разбитое орудие, потом огляделся по сторонам и заметил брошенную фашистами 105 мм пушку. Подобрался к ней, покрутил маховички наведений — все в порядке, и снаряды есть. Отчаяние сменилось чувством радости.
Впереди показался фашистский танк «тигр». Зиненко не торопился с выстрелом, хотя и зарекомендовал себя отличным артиллеристом. Тщательно прицелился, выждал удобный момент. Вот теперь пора. Резко хлопнул выстрел, привычно подпрыгнула пушка. Танк идет, как ни в чем не бывало. «Спокойствие, Иван, спокойствие! Или ты его, или он тебя»… Сержант вновь зарядил пушку. «Ну, вражина, не выдай» … Не выдала!
В умелых руках любое оружие стреляет. «Тигр» прополз еще несколько метров и остановился, все больше и больше окутываясь дымом. Зиненко, облегченно вздохнув, смахнул с лица соленые потеки пота. Еще ни разу не испытывал он такой усталости, как сейчас. Она разразилась по всему телу. Ноги словно налились свинцом, а руки стали как плети — ничего ими не возьмешь, ничего в них не удержишь. Но это длилось какие-то считанные секунды.
Фашистские автоматчики поняли, откуда грозит им главная опасность, и теперь бросились к пушке отважного сержанта. И тело Ивана сразу же стало снова пружинистым и гибким. Он развернул орудие в их сторону, сердце кипело яростью и злостью. Зиненко приковал к себе все внимание гитлеровцев, которые беспрерывно строчили на ходу из автоматов, казалось, они целились именно в него. Вот уже видны пуговицы на шинелях, перекошенные лица.
— Огонь! — подал он сам себе команду. Тотчас же, как показалось Ивану, его кто-то ударил по ногам жесткой плетью. Упал, а потом в горячке вскочил, зарядил пушку, выстрелил, затем еще и еще…
Гитлеровцы не выдержали. Сначала залегли, а потом ползком начали отступать. И вдруг над полем наступила тишина. И никого не было вокруг. Ни наших, ни фашистов.
Когда мы подошли к огневой позиции сержанта Зиненко, он лежал на лафете один, весь окровавленный, израненный, горько оплакивая погибших товарищей. Казалось, никого и нечего не замечал этот несгибаемый воли рядовой солдат Победы. Командир полка поблагодарил сержанта за беспримерное мужество и отвагу, проявленные в ожесточенном бою при снятии блокады, сказал по-отечески тепло: «Буду представлять к Золотой Звезде Героя». В ответ у Зиненко хватило сил лишь на легкий кивок головы .
В госпитале ему предлагали новое назначение, но он просил направить его только туда, где служил. Ему хотелось вернуться в свою часть, боевыми подвигами которой гордился.
Комментарии закрыты.