10 января 1942 года экипаж тяжелого четырехмоторного корабля Г-2 командира Бориса Дмитриевича Александрова получил срочное задание по перевозке военного груза. Предстоял дальний беспосадочный перелет из центра страны на Север.
Всю ночь не прекращалась работа у воздушного гиганта. Под могучими крыльями самолета свободно проезжали автомашины, подвозившие грузы. Человек на стремянке, работающий у мотора, был едва заметен на массивном, черном в ночи, тело корабля. Бортмеханики Владимир Николаев и Евгений Никишин еще и еще раз проверяли моторы, «гоняли» их на разных оборотах, будоража тишину. На рассвете старший бортмеханик В. Николаев доложил командиру корабля:
— Самолет к вылету готов.
Александров прошел к диспетчеру. Северные пункты давали неустойчивую погоду — над землей бродила низкая облачность, местами сыпал снег. Тревожными были сильные перепады температур воздуха по маршруту.
Александров поднял голову от сводок и встретился взглядом с диспетчером. Они отлично понимали друг друга, можно было обойтись без слов, но командир корабля сказал:
— Лететь можно. Туманов нет…
— Выходите на старт,— ответил диспетчер.
Когда самолет, закрывая полнеба своими крыльями, ревя моторами, пронесся над служебным зданием и лег на курс, диспетчер долго провожал его взглядом. Может быть, он думал в эти секунды о снегопадах, о перепадах температур воздуха, грозящих самолету обледенением, и других неожиданностях в дальнем пути, о которых не было сказано ни слова. Уже скрылся из глаз самолет и растаял в небе угасающий гул его моторов, а диспетчер все смотрел задумчиво в блеклое опустевшее небо.
На борту корабля шла обычная работа. Приборные доски с лабиринтом указателей, трубок, стрелок, кнопок, цифр и цветов говорили экипажу, что организм корабля здоров, все его четыре сердца работают бесперебойно. Владимир Николаев иногда отодвигал боковую форточку и «слушал» моторы. Для него каждый двигатель пел своим особенным голосом. Эти голоса он знал прекрасно. Сейчас все моторы работали нормально.
— Ревут, как звери! — крикнул он Никишину.
Здоровый рев четырех «зверей» был для бортмехаников лучшей музыкой. Волновался в экипаже только бортрадист Александр Петров. С наушниками на голове, согнувшись у аппаратов, он в сотый раз вызывал Землю. Командир уже несколько раз спрашивал:
— Как Земля?
— Нет связи,— коротко отвечал радист.— Сильные разряды.
Проходил час за часом. Уже половина пути осталась позади. Впереди лежала самая трудная часть маршрута — северная. И когда казалось, что никаких затруднений не будет, неожиданно стала сокращаться видимость. Земля угасала быстро, точно кто-то большой и суровый обрубал ее со всех сторон. В корабле прозвучало грозное слово: — Туман…
Он упал сверху. Миллиарды мельчайших крупиц воды, медленно оседая на землю, скрыли ее. Серая непроглядная завеса окружила самолет.
Передав управление второму пилоту Епафродиту Тарасовичу Басову, Александров прошел к радисту.
— Как Земля?
— Нет связи,— виновато ответил радист.
Шли напряженные минуты. Каждый ждал — вот кончится туман, снова ясная и гостеприимная земля будет лежать под крылом самолета. Но бортмеханик Никишин, внимательно наблюдавший за плоскостями, вдруг прошел в кабину пилотов. Александров уже знал, что скажет бортмеханик, — стекла кабины замерзали, на них появился лед.
Обледенение…
Громадные крылья покрывались стеклянной коркой. Лед наращивался на всем теле корабля-гиганта. С каждой минутой вес его увеличивался. Лед давил. Моторы работали с напряжением. Александров проверил маневренность самолета. Он еще слушался штурвала, но поворачивался лениво, тяжело.
Е. Басов сказал командиру: — Борис, надо идти верхом.
— Да, надо пробиться вверх,— согласился Александров. Он дал моторам максимум питания. Они не захлебнутся, холеные техниками, они сумеют работать сверх силы, сумеют поднять обледенелый самолет на несколько сот метров вверх.
«Звери» неистово выли. Снова с тревогой слушал этот вой Николаев. Каждый метр высоты стоил колоссальных усилий. Стрелка высотомера, точно больная, нехотя скользила по циферблату.
— Ну, еще, еще сотенку!—мысленно уговаривал Александров.
На девятистах метрах самолет выполз из тумана. Он теперь проносился темно-серой непроглядной массой под плоскостями, а над самолетом лежали высокие, тоже серые и неприветливые, сплошные облака. Александров облегченно откинулся на спинку кресла — лед, оттаивая, кусками отлетал от стекол кабины.
Но не успел командир перевести двигатели на нормальный режим, как в рев моторов врезались треск и похрустывание. Стрелки на приборах левого среднего мотора засуетились, запрыгали. Но бортмеханики не смотрели на приборы. Они слушали.
— Обрезает,— сказал Никишин, и мелкая сыпь холодного пота прошла по телу. Доложил командиру:
— Левый средний сдает!
Александров ничего не ответил, он внимательно вглядывался вперед.
— Черт возьми, где же конец этому проклятому туману!
И тут крикнул радист: — Земля ответила! Прошли Вологду.
— Запроси ближайший открытый аэродром.
И через минуту ответ: — Во всех пунктах туман.
А Вологда?
— Туман…
— Череповец?
— Не принимает…
Александров пробует выйти из тумана. Он делает броски в сторону по пятьдесят километров, но под крылом самолета все то же серое месиво.
— Горючего на час,— докладывает Николаев.
Александров несколько секунд молчит. Он встречается взглядом с парторгом и медленно говорит:
— Идем на посадку…
Вынужденная… А левый средний все чихает и тарахтит, работает в половину своей мощности. Что там под туманом? Лес, болото, каменистые холмы Карелии? А если туман лежит до земли? Чуть дергается губа у радиста, но рука на ключе бьет дробь морзянки. Расстегнул ворот гимнастерки Никишин. Лицо Александрова каменное, даже веки застыли.
Корабль вползает в серое месиво тумана. Высотомер сигнализирует: пятьсот, триста, двести, полтораста метров. Где же Земля? До нее осталось менее ста метров, когда кто-то крикнул, заглушая рев моторов:
— Земля!
Александров прекращает снижение. И видят уже все — через пелену тумана просвечивает земля. Она совсем близко, в нескольких десятках метров. Самолет прижался к ней, идет бреющим. Кажется, что шасси касаются вершин елок.
После долгих поисков Александров решает садиться на реке. Он делает последний разворот.
— Приготовиться! Идем на посадку!
Когда самолет выходит на прямую и уже прижимается ко льду реки, вдруг впереди появляются столбы, провода. В мгновение ока Александров дает газ моторам и посылает машину вверх. Корабль тяжело переваливается через телефонную сеть. Лоб становится влажным. Пилот снова прижимает самолет к земле. Справа проносятся какие-то строения. Самолет бежит по льду со скоростью ста пятидесяти километров в час и вдруг кренится на левое крыло, куда-то проваливается. Кричит механик:
— Левее! Лево! Лед сдает!
Но пилот уже чувствует крен. Он резко разворачивает машину. Работающие моторы выносят самолет на отлогий берег. Навстречу несутся здания. Скрежещут тормоза.
Самолет замер. Александров облегченно откидывается на спинку сидения и отирает со лба пот. В нескольких метрах впереди — сарай, а в метре от правой плоскости — баня.
Экипаж вышел из самолета. Люди молча смотрели на отлогий берег, на черные, занесенные снегом домишки деревни. Еще учащенно бились сердца, еще чуть дрожали пальцы, еще качалась под ногами земля. И вдруг бортмеханик Никишин толкнул скрипучую дверь бани.
— Прилетели, пожалуйте мыться…
Все засмеялись, а командир Александров громче всех… Когда улеглось волнение, когда все как следует ощутили землю под ногами и убедились, что самолет невредим,— здесь же, под крылом корабля, было проведено короткое совещание. Бортмеханики взялись ввести в строй выбывший двигатель, а остальные члены экипажа — осмотреть и привести в годное состояние полосу для взлета.
Два дня и две ночи работали летчики. Спали урывками по часу, по два, ели быстро, экономили каждую минуту.
Недалеко от самолета стоял монастырь. Сейчас это дом инвалидов. Люди радушно встретили летчиков, вместе с ними ходили с лопатами по снежному полю и проверяли, нет ли канав, ям, плотен ли снег, рубили лед на реке, чтобы определить его толщину. Они приносили летчикам в глиняных горшках горячие щи и завернутые в тряпицы вареные яйца.
Особенно много пришлось поработать бортмеханикам. Им долго не удавалось найти причину отказа мотора. Они добрались до самого его сердца, пересмотрели все и, наконец, нашли: прогорели всасывающие клапаны.
Снова советовались. Решили — здесь, в заснеженном поле, без оборудования и необходимых приспособлений и инструмента, сделать ремонт, сделать в ночь. Командовать стали бортмеханики. Пилоты, радист и стрелки работали подручными. И даже тот, кто ничего не понимал в моторе, старался во всем быть полезным.
Ремонт был сделан. Когда Г-2, набирая скорость, пронесся по льду реки и закачался в воздухе, люди на берегу сняли шапки. Они долго махали руками вслед самолету. А когда медленно шли по заснеженной дороге к своему монастырю, Александров уже приземлял свой корабль в пункте назначения. Под скрип тормозов бортмеханик доложил: — В баках горючего нет…
К самолету подъезжали трехтонки.
Комментарии закрыты.